— Однако Гурского защищать вы, похоже, не особо спешили.
— Моя воля — я бы таких вообще не защищал. Однако воли моей в этом деле никто не спрашивает. Назвался груздем — полезай в кузов, защищай, стало быть, всех, кого надо. И весь сказ. Он, однако, никакой защиты не просил и вообще не заикался, что проблемы возникли.
— Надо полагать, он и не понимал поначалу, что возникли проблемы.
— Ну, поначалу, то есть когда местные сатанисты редакцию разгромили, он хвост поджал. Главный их шумел во всех инстанциях, требовал принять меры, а этот — ни гугу. Потом вообще запросился в отпуск, а после возвращения зажил тише воды, ниже травы. Это потом стало ясно, что он, поганец, решил псевдонимом загородиться. Мы здесь, в провинции, к таким выкрутасам не очень приучены и потому не сразу вычислили, что за птица такая — Соломон Гуру.
— А когда вычислили, кстати?
— Да скоро. Месяца через два. Уж слишком явная была подмена. Один соловей вдруг замолчал, а другой — вот те пожалуйте! — тут как тут! Где ж ты, птица певчая, раньше была? И главное, песни-то все одни и те же. Не сильно заковыристая загадка.
— А говорить с Гурским в то время не доводилось?
— Нет. Он мне после истории Степана Грача остерегался на глаза попадаться. А у меня вопросов к нему не возникало. Истории, правда, расписывались кровавые и вроде как по нашей части. Однако большинство — придумки или какие-то старинные приключения. А что касается румынской серии, так мы с самого начала были в курсе событий и некоторые официальные материалы получали, так что на газетный шум внимания особого не обратили. К тому же и в наших газетах, и в румынских писано было будто под копирку. Я, честно говоря, думал, он просто «передирает» у румын материалы слово в слово.
— Теперь так не думаете?
— Теперь — я так понимаю — он и те и другие писал собственноручно. Старался, заказ как-никак… Только вот про заказ ясно стало, когда наши спецы его компьютере покопались.
— Заказчика, конечно, вычислить не смогли?
— Нет, не смогли. Может, нам, провинциалам, такие сложности не по зубам? Я вам рапорт их, как отужинаем, предоставлю. Снимите копию, отправьте своим, в Лондон, глядишь — и накопают чего.
— Это вряд ли. Виртуальный мир такая хитрая субстанция — в ней потеряться во сто крат проще, чем в реальном. А уж найти кого, тем паче если он того сильно не хочет, чаще всего просто невозможно. Да и время упущено.
— Ну, глядите. Выходит, что ехали вы сюда почти что напрасно. Ничем больше помочь не могу.
— Ну почему же напрасно? А ваши замечательные патологоанатомы: старый и молодой?
— Доктор Хейфиц? Да, мудрый был старик. «Вампирской» проблемой всерьез увлекался и меня, надо сказать, почти заразил. Однако вам-то с того что проку? Гурский порфирией не страдал, убийца его, выходит, — тоже.
— А Михаил Ростов и его открытие?
— Так умер же Михаил Ростов. Отравился некачественным коньяком. Обычное по нынешним временам дело.
— Вы полагаете? Он ведь не бомж какой был, чтобы хлестать денатурат вместо коньяка.
— Зачем — денатурат? Коньяк с виду был вполне приличный и упакован соответственно. В смысле, в бутылку и в коробку. А содержимое… Так посмотрите на витрину любой коммерческой палатки! Чего там только нет — и все настоящее? Сомневаюсь. К тому же следствие было. Московские сыщики, надо думать, не даром хлеб едят. Погиб как-никак — вы правильно заметили — не бомж привокзальный — ученый с именем. Установлено достоверно — коньяк подарочный. Подарен был его, Ростова, барышне. Та — царствие небесное! — была адвокат по профессии. Кто-то из клиентов, надо думать, решил сэкономить на презенте — выбрал в первой попавшейся лавке бутылку понарядней да подешевле. Вот и натворил бед…
— Возможно. Однако в истории, которой я теперь занимаюсь, это уже четвертое — слышите, полковник?! — четвертое трагическое совпадение. Хотите, чтобы я в него поверила? Увольте!
— Так что же — в Москву?
— В Москву, в Москву, прямо по Чехову…
Услуги подобострастных чинов из Киева все же пригодились.
Воздушный коридор на Москву был получен почти немедленно после звонка генерала Томсона.
К тому же успеху московской миссии Полины Вронской, вне всякого сомнения, способствовали еще два телефонных звонка, сделанные почти одновременно, но независимо друг от друга.
Стивен Мур из Лондона звонил генералу Антонову.
Богдан Славич из Черновцов — своему старинному приятелю, бывшему оперу МУРа, благополучно переместившемуся ныне в высокий кабинет на Октябрьской площади.
Вполголоса
— Разве мы не встречались прежде?
— Никогда, ваша светлость.
— Странно. Я был уверен в обратном.
— Это потому, что вы просто никогда не воспринимали таких мелких особей, как я, всерьез.
— Что за чушь? Выходит, как раз наоборот.
— Ничего подобного не выходит. Людей в вашем представлении значимых вы запоминаете наверняка. Что до мелкой сошки вроде меня, можно позволить роскошь — обмишуриться.
— Ладно, оставим это. Охота вам упражняться в самоуничижении — извольте. Я, господин Камаль, не намерен отбивать хлеб у ваших психоаналитиков.
— Вы не поверите, лорд Джулиан, но у меня нет психоаналитиков. Ни одного.
— Ваше дело.
— О да! Каждому — свое, не так ли? Однако не спешите 'брезгливо морщить нос, сэр Энтони, я вовсе не намерен втягивать вас в философские споры. Это было бы по меньшей мере безрассудно с моей стороны. Мне ли, скромному лавочнику, тягаться с блестящим выпускником Eton и прочая… прочая… прочая…
Лорд Джулиан пожал плечами.
Не только нос, но и все его породистое крупное лицо выражало крайнюю степень брезгливого раздражения.
Впрочем, Ахмад Камаль к тому и стремился.
Это была известная тактика тщеславных, задиристых людей, идущая в ход, если чье-то превосходство — особенно по их собственному разумению — было слишком очевидно.
Вернее, одна из наиболее известных тактик, требующая от «униженной» стороны изрядной выдержки и хладнокровия.
Суть проста: превосходство оппонента не только немедленно безоговорочно признается, но и возводится в высшую степень, одновременно собственное "я" усиленно втаптывается в грязь, вплоть до полного и абсолютного уничижения.
«Превосходящая» сторона в такой ситуации, как правило, чувствует себя неуютно, порой даже испытывает некоторую вину. И — как правило — отступает, тушуется и едва ли не приносит извинения.
Впрочем, лорд Джулиан — сам любитель тонкой игры на струнах человеческих слабостей — категорически не терпел манипуляций над собой.
Даже таких примитивных.
Он не стушевался и уж тем более не собирался приносить извинений.
Напротив.
Возможно, игра доставляла ему некоторое удовольствие.
Возможно, сам собой включился механизм, отработанный до автоматизма.
Но как бы там ни было, на глазах Ахмада Камаля произошла одна из знаменитых метаморфоз Энтони Джулиана, не раз повергавших в состояние крайнего изумления самых разных людей.
Благородный лик слегка раздосадованного джентльмена, хранившего притом абсолютное спокойствие и безупречные манеры, исчез, не оставив и следа, словно сценическая маска, ловко сорванная опытным лицедеем.
На сцене появился персонаж диаметрально противоположный — развязный, самоуверенный янки. Личность, по всему, не слишком образованная, зато абсолютно уверенная в том, что вселенная вращается вокруг нее.
А также — исключительно ради нее.
И — никак не иначе.
— Что ж, старина, вы оказались из понятливых. Это приятно. Не стану спорить — мы птицы разного полета. Слишком разного. Однако не все находят в себе силы признать такое. Нет, не все. Но вы — другое дело. Вы-то все понимаете правильно. И это, думаю, облегчит решение ваших проблем.
Смуглое лицо Ахмада Камаля не дрогнуло, однако золотистый загар будто бы подернулся легкой серой пеленой.
Словно пыльный ветер пустыни, преодолев тысячи миль, вдруг накрыл его своим горячим крылом, стряхнув немного сухого, мельчайшего и легкого, как пух, песка.